Свобода слова

«Алло, Глаша на проводе! Алло-о!…» - кричала Глафира проходившим мимо мужикам. «Эй, снимите меня кто-нибудь!» Сама виновата. Не надо было пытаться повесить постиранное бельё на одиноко стоящие ЛЭП, и только полусгнившие от бесконечных носок и стирок глашкины ритузы своим колыханием на ветру будут напоминать ей об этом приключении, а она будет ржать как сумасшедшая, давясь отгрызанными ногтями. Разумеется её никто и не собирался снимать, а она, лихорадочно соображая, в какой из кустарников ей помягче рухнуть, начала остервенело раскачиваться. Так незаметно прошла большая суббота перед обыденным воскресеньем. На следующий день в погоне за своей мечтой Глафира схватила лопату и побежала на ручеёк. Но ручей уже давно превратился в болото, став последним пристанищем для посудомоек, крокодилов и ламеров. Здесь же, прямо под дубом притаился хорошо сохранившийся купец третьей гильдии Вениамин и что-то жевал. Глаша сначала захотела к нему подойти, но явно опасаясь неприятностей, только замахнулась на него лопатой и показала сочетание указательного и среднего пальцев. Впрочем, средний палец показался чуть раньше.

И вот Глашенька уже который час не могла отвести свой взгляд от его рыла. Она стояла у дороги, поминутно рыла траншею и спрашивала пролетающих мимо пролетариев: «Который час?» Её бесстыжий ситцевый передник, едва прикрывающий колени, зиял своими напускными кружевами. Но Глаше, похоже, было всё равно. Да и что понимали те бесталанные, попросту тупые ножницы, которыми она и подкрамсала эти самые кружева. Солнце било ей в лицо больно и беспрестанно и только изредка подрагивало  лучами. И хоть бы кто-нибудь из этой вечно снующей толпы догадался, как Глафире было тяжело стоять так, наведу у всех, в одном трухлявом переднике и копать траншею.

«Ну-ка, что я там себе накопала» - подумала Глафира и облизнула наконечник лопаты. Без напускного притворства она уставилась вдаль, когда перед глазами нарисовалась галдящая Люба. Вообще-то она была глухонемая, но своей богатой жестикуляцией ясно давала понять, что хочешь-нехочешь, а выслушать её сегодня придётся. «Что?» - бросила ей в лицо Глаша, кокетливо выдернув из глаза ресницу. Но так и не удостоив Любу должным вниманием, поплелась прочь. «Лопату-то не забудь, дура!» - раздалось откуда-то сзади. Глаша спешно обернулась так, что в судороге шею скрутило, но увидела лишь по-прежнему о чём-то машущую Любу. «Показалось» - пробежела по глашиной голове очередная мысль, которую следовало бы тотчас зафиксировать для потомства. Тут Глаша почувствовала внезапную острую боль в районе низа спины, область таза, писать до востребования. Так Глафира и сделала, добежав до ближащих кустов, но до востребования выпитый двумя часами раннее томатный сок не дотянул. Отхлебнув квасу из кружки проходящего мимо Самсона, Глафира повторила попытку, но она ожидаемого эффекта не произвела, да к тому же был зафиксирован фальстарт. Но довольно. Диагноз ясен. Уже давно учёные установили, что болезнь седалищных мышц грозит стать болезнью 22 века. Глафира громко ржала в обычной для себя манере, слушая сводку новостей по радио. Но кто же знал, что первой эта страшная болезнь настигнет именно её. Да ещё и в такой час, когда пора выпить стакан кефиру и съесть полагающуюся в таких случаях печенюшку. Нет, лопату взять Глафира, конечно, не забыла, но теперь её занимало совсем не это. Минутой позже она сидела уже на своей кровати, свесив ноги и сняв бигуди. Кефир оказался горек, печенька суховата. Тогда Глафира решила навернуть щец из вяленой овцы, но седалищная мышца застонала, приглушив эту вздорную мысль. Своим стоном мышца потревожила спящего за стенкой тракториста Муна Чао-Цзы. В своё время он был выписан из Китая в глашкин колхоз, потому что тогда была мода на китайцев. Однако в следующем сезоне стали модными болониевые сумки с песочным орнаментом, их тут же выписали из Китая, а Муна Чао-Цзы отдали в трактористы, где мальчик после трогательного удара гаечным ключом по голове и нашел себя. И с одной стороны, Мун действительно был очень хорошим человеком, но а о другой его стороне в одной загадочной, полной туманов и страстей стране даже альбом целый сложили. В нашей же стране в честь другой стороны Муна называли заводы и фабрики, долгострои и всесоюзные здравницы, лишь бы нашему другу китайцу жилось хорошо вдали от родины. Ему и сейчас хорошо, это Глафире плохо. Лежит она на кушетке, томимая острой болью – мочи нет. Та вся в кустах осталась, а квасок с кефирчиком ещё не породнились. С дикими криками воина триады «ну дайте же мне поспать» китаец робко постучал в глафирину дверь, но вспомнив, что эта женщина всегда малость не в себе, осмелел и побрёл прочь. Лишь седалищная мышца очередным стоном заставила господина Чао-Цзы нарушить непокобелимые каноны Конфуция. Совершив это, Мун сделал шаг в вечность, ещё один, снова, и вот он уже трясётся над Глафирой, подёргиваясь и играя мускулами. «Вот оно, пришло моё женское счастье», - вспомнила Глафира цитату из самой себя, рождённую мгновением раньше. «Глафирня ты ушастая! Так мы спать сегодня вообще будем или нет!?!?!» - китаец, видно сразу перешёл в наступление.  Глаша это заметила и густо покраснела. «Отчего же нет? Извольте-с», - ещё больше краснея, прощебетала залётной трясогузкой Глафира, пытаясь примерить на себя ещё и роль трясогрудки. «Да как же это возможно, если ты тут стонешь, как шальная!?!!?!» - уже орал китаец, продолжая играть мускулами. «Это ведь не я стону, глупышка, это моя седалищная мышца» - стараясь выглядеть более женственной, Глафира нанизала обратно  все свои бигуди. «Ты что несёшь!!! Какая ещё седалищная мышца!» Мун ещё яростнее заиграл мускулами, но честно не обнаружил среди оных вышеназванную ту единственную. «Нету такой мышцы! Не-ту!» - в общем, сказал как отрезал. Глафира сидела на кровати уже вся пунцовая, когда китаец принялся бить посуду и хрустеть пальцами. Когда из окна полетел любимый глашин черпачок, она не выдержала и завизжала: «Ну жопа у меня болит! Это ты понимаешь?!» Тем вечером спать так никто и не ложился. Пригласили ещё соседей, пили шампанское, ели крабов. А что же Глаша? Глаша быстро оприходовала шампанскую пробку, деликатно сев на неё. ПОТОМУ ЧТО ЖОПЕ СЛОВА НЕ ДАВАЛИ!