Бальзамовская женщина

«Самыми верными признаками смерти служат наступающее разложение, трупный запах, зеленоватые и синеватые полоски на теле, сине-багровые трупный пятна, вздутие живота, сине-зеленоватые пятна по бокам и истечение сукровицы изо рта и носа». Глафира Пустохайлова, женщина лет сорока пяти-сорока шести лет, стояла перед зеркалом и искоса вглядывалась в своё отражение. «Чего-то не хватает, чего-то не хватает…» - напряжённо думала Глаша, усердно накладывая синие и бордовые тени на своё белоснежное личико. Эта явно нездоровая бледность, а также хроническая жаба и припадок падучей заставили её бросить торговое дело в сельпо и полностью отдаться врачебной практике. Она собственноручно изготовила себе диплом специалиста, подрисовав себе на фотографии, будучи во хмелю, геройские звёзды. Имея в арсенале лишь пожелтевший от времени справочник по домашнему хозяйству за 1892 год, взятый у бабки Агафьи, она старалась изо всех сил следовать приведённым там советам и инструкциям. Она отчаянно изготавливала все медицинские препараты, превратив свою захудалую лачугу в настоящую химическую лабораторию. На многочисленных полках стояли разноцветные склянки со снадобьем, порошки, пилюли, таблетки, капли, засушенные растения, корешки, крысиные хвостики и прочее. Под час она насыпала в баночки обыкновенный песок. Но лишь бы было, лишь бы было… Да. На качающемся табурете стояла бюретка, с помощью которой она по утрам титровала чаем кофе. Аналитические весы она мудро приспособила под аквариум, в котором разводила пиявок. В центре всего этого находился, естественно, самогонный аппарат, посредством которого она беззастенчиво на глазах у участкового гнала спиртягу, мастерски отделяя сивушные масла от целебной браги. В тёмном углу пылился великолепный «Gibson Les Paul», к которому она изредка подходила, брала какой-то чудовищный аккорд и томно завывала: «Файя ин зе скаАй…!!!». В общем, музыкантом она была препаршивым. В деревне Глашу любили, и за её нужную и самоотверженную работу били не часто. Раз только хотели сжечь на костре, объявив её ведьмой, но решили, что это не по-христиански и, сжалившись, лишь вырвали у неё ногти на руках и ногах, а также отрубили оба уха. Понятно, что очки теперь она носить не могла, поэтому, подслеповато щурясь, смотрела больше уже не на буквы, а на картинки в своём чудо-справочнике. Правда, картинок, увы, было совсем немного. Но, довольно о грустном. Глафира всегда была рада посетителям. Не то, чтобы она их чаем угощала с кренделями (до них она и сама охотница), но над дверью заботливо повесила старый жбан, который неизменно приветствовал каждого входящего завораживающим стоном из преисподней. Иногда она замачивала в этом жбане бельё, налив туда для пущего отбеливания крутого кипяточку, но истинного своего предназначения жбан не забывал. Надо отметить, что это ноу-хау мерзавка подсмотрела в одном из индийских магазинчиков, когда отоваривалась лечебной марихуаной. На стене висел портретик Эрнеста Хемингуэя. Глаша была умной женщиной и сразу сообразила, что в индийской лавке Хемингуэй ни к чему. А у тёти Зины ни к чему канделябры. Зачем они ей? Приспособила, старая подлюга, их под телевизионную антенну и сидит, ловит халявное порно из Турции. Всех баб деревенских, некогда подруг глашкиных, себе переманила. Устроили там, понимаешь,  уголок науки! Чтоб мужичьё не догадалось, возьмут, бывало пачку журналов «Наука и жизнь», томик Эдика Радзинского и бегом к Зинаиде порно наяривать. И только Глашу с собой не брали – уж больно мужиковатой она им казалась. Но если сбрить усы, то вроде бы и ничего… Н-да… Приём пациентов у Глаши обычно начинался в девять утра. Однако график больше походил на скользящий. Едва завидя корчащихся от боли односельчан, Глаша выключала свет, задёргивала шторы и боялась пикнуть. Не то что бы она боялась на кровь смотреть. Могла. Смотрела. Ещё как смотрела! И другим давала посмотреть! Не это её мучило. Мучил сам беспечный пациент. На что он годен? Что он всё время приходит? Зачем?  Знамо зачем: полежать спокойно, таблеток поесть, попить водички, ватку со спиртом за язык заложить и пойти неблагодарно домой. Глафиру особенно возмущало, с каким цинизмом и алчностью эти твари слизывали с таблеток всю глазурь, оставив её цвет на языке, а остальное прилепив к низу матраца. Порой ей даже чай попить было не с чем! И всё-таки она их прощала. Дулась, но прощала. Не отставая от местных баб и тоже выписывая «Науку и жизнь», она вычитала, что, согласно нормам психологии, от больного ни в коем случае нельзя скрывать его диагноз, поэтому она уже с порога ласково блеяла: «Как ваше здоровьице, товарищ труп? Плохо выглядите. Опять что ли столовская кашка несвежая была?». Столовская кашка – это отдельный разговор. Вот отдельно и поговорим. Без свидетелей. На очной ставке. А пока – молчок. Вот лучше рецептик: «Мозги мочат в холодной воде, обирают кровяные плёнки и жилки, отваривают в солёной воде с уксусом, пряностями и кореньями, режут на ровные части и обливают каким угодно соусом, подающимся к мясным кушаньям».