Супружница

Щи в тарелке предательски стыли. Солнце весело играло лучами. Был полдень. Самое время пожрать. Но всякий раз, зачерпнув в ложечку побольше капустки и занеся её перед открытой пастью, Глаша останавливалась и по инерции выливала всё содержимое себе на подол. Она была озадачена новой медицинской книгой, лежавшей на её столе прямо перед глазами. Одно только предисловие, раскинувшееся на полстраницы, заставляло многое в её жизни переоценить, на многое посмотреть  под другим углом. Оно гласило: «Если вы сейчас держите перед собой эту книгу, значит у вас есть руки. Уже успели посадить на страницу несколько пятен? Не страшно – яволь и ныне там…». И так и далее. «Надо было учить латынь, надо было учить латынь», - с горечью думала Глаша, нервно перебирая масляными пальцами новенькие хрустящие страницы. «Гнида», - шмыгнула носом Глафира, отодрав твёрдую обложку и кинув её в угол к остальным таким же, она достала ножницы и принялась нарезать из бумаги с офсетной печатью куклы. Куклы – ровные прямоугольные бумажки определённого размера, утрамбованные затем в пачки по сто штук и перевязанные резинкой с остатками волос. Да, сегодня Глаша опять пойдёт в забегаловку. А ради чего она шла на такие ухищрения? К чему весь этот маскарад? Дык ведь ей уж сорок пять годочков, а всё не замужем. До сих пор не нашла себе приличного козла. Хотя и Андреяшка на барашке так и не женился… Но речь-то не о нём. Надев свой лучший костюм, в котором и в гроб не стыдно лечь, она начесала чёлку, густо посыпала её тальком, стряхнула перхоть, тут же было посыпавшуюся на пиджак, заплела русы косыньки и поплелась в  забегаловку за счастьем. Проходя мимо деревенского туалета, она вдруг остановилась, замерла и тоскливым взглядом стала смотреть, кто же оттуда выйдет. Оттуда вышла Меланья, славившаяся своими вечными харизьмой, оптимизьмой и энтузиазьмой. «Ты что не чувствуешь? Весна началась!» - брякнула она вставшей поперёк дороги Глаше, выходя из туалета. Её копченая туша уносила за собой всю туалетную вонь. «Тварь», - только и вымолвила Глафира и заплакала. Меланья похоже не слышала. Она повернулась к Глаше задом, слегка задев, и поплелась прочь. Было видно, что к жопе прилип кусочек только что использованной по прямому назначению газеты. А в туалете меж тем что-то булькнуло. Глаша отчетливо это слышала. «Скотина!» - уже кричала она сквозь потоки слёз удаляющемуся силуэту. Но в туалет Глаша зайти не решилась – проблема каловых масс её уже мало волновала. Однако, будучи врачом, она раз и навсегда чётко для себя уяснила все признаки приближающегося или уже наступившего запора: мрачные мысли, раздражительность, замкнутость, несвежее дыхание, обложен язык, внезапные головные боли, снижение аппетита… ну и там ещё несколько, уже вторичных. Всё дорогу её колебало из стороны в сторону – сказывалось отсутствие должного супчика в желудке. А вот и сельская забегаловка. Обветшалый старый дом с прохудившейся крышей манил к себе неоновой вывеской «ЕРЬ (старинное название мягкого знака)» - наследие от царской России. Правда, местные мужики быстро спохватились и приладили впереди буковку «Х», разом избавившись и от воспоминаний о царских временах и от первоначального смысла надписи. В забегаловке отмечались все крупные события в жизни сельчан: свадьбы, похороны… Порой одновременно, но это было неважно, ведь суть дела не в этом. Снаружи дом больше походил на заброшенный сарай, построенный во времена расцвета барокко и рококо, но  внутри было довольно миленько. За стойкой у бара стояла великолепная Агриппина, которая была хабалкой из рода кобылок (проще никак не назовёшь). Она была бабой буйного нрава и подрабатывала также ещё и вышибалой. Она с видом знатока разбодяживала на глазах у изумлённой публики всевозможные коктейли, но по сути это была одна и та же шняга бабы Дзыны. Но делала она её всё же умело: всегда знала, когда нужно заканчивать лить уксус и начинать подсоединять капельницу.  В углу стоял рояль, на котором исполняли раннего Робби Уильямса. Хотя, по-моему, это больше походило на позднюю Маргарет Тэтчер. Кругом горели свечи, создавая тот самый интимный полумрак. У другой стены размещалась сцена с вмонтированным в пол шестом. Правда, ответственная за шест трухлявая баба Хриса вытворяла с ним такое, что противно было смотреть. Это явно отторгающее зрелище и служило объяснением тому, что все завсегдатаи обычно сидели за своими столиками спиной к сцене. Отовсюду смердело спиртом и потными мужскими ногами. Что ж, обстановка обязывает – под занавес дня нажирались абсолютно все. Но это потом, а сейчас… Глаша беззвучно распахнула массивную входную дверь, но быстро проскочить не успела, так что дверь снова больно ударила её по пяткам. Благо, многолетние заскорузлые корки не позволили причинить пяткам особого вреда. Глаша оправилась от удара и быстрыми шашками проследовала к стойке бара. Села на табурет и кровожадно нацелилась на стоящие рядом пирожки. Барменша Агриппина почувствовала этот взгляд и сочла своим долгом сообщить: «Э-э-э… Ты знаешь, Глаша… Твоя бабка Агафья… Ну, в общем, на сеновале как-то задремала… А трактор её того… Это самое… Ну, а мясо-то куда девать?.. Вот… Пирожки…». Глафира мрачно выслушала весь этот сбивчивый монолог, не проронив ни слова. Она тусклым взглядом обдала лежащие пирожки, мысленно прокручивая в голове своё босоногое детство. «Да ты бери, бери…», - подначивала её Агриппина. Глаша взяла один. «Жилистые какие-то» - громко жуя, прокомментировала Глафира и потянулась уже за следующим. Между тем народу в харчевне всё прибывало и прибывало. На табуретке рядом с Глашей примостилась сухонькая старушонка, подпоясанная пуховым платком по причине радикулита. Она была столь малого роста, что усевшись, тут же принялась неистово дрыгать ногами, поднимая пыль. Она имела обыкновение периодически изрыгать умные мысли, за что на селе её единодушно прозвали старухой Изрыгиль. Настоящее имя бабки, равно как и дата её рождения, были смыты прожитыми ею годами в бездонный океан времени. Её сухонькие ручонки беспорядочно тряслись в тщетной попытке ухватиться за пирожок. «Да ты снизу, снизу бери, те, что попрожаристее», - советовала Глаша, разжевывая зубами очередную жилку. Бабка собрала свои трясущиеся культяпки возле груди и изрекла: «Предайся процедуре клизмения… Урина ждать не будет… Абыррр… Абырвалг… Абырвалг…». «Да заткнись ты уже», - прервал этот бессвязный старушечий лепет комбайнер Тарас, присаживаясь рядом. – «Курва лопоухая». Окружающие посмотрели на него снисходительно, но с долей осуждения. А он не обратил на это никакого внимания. Достал из-за пазухи начатую бутылку «Столичной» и демонстративно откупорил крышку. «Со своими напитками нельзя», - одёрнула его  Агриппина. Но огненная вода уже струилась по толстому пищеводу Тараса, нежно обволакивая все его неровности. «Пирожки», - по-хозяйски предложила Глафира. «Я в восхищении», - буркнул Тарас, уплетая закуску. Затем он шарахнул об стол пустую бутыль из-под «Столичной», пьяно икнул и заказал себе двойного ершу. Пока он пил, Глафира на него заискивающе смотрела. «Не он ли мой супружник названный?» - думала она.  Он был не дурен собой. А его знаменитая на всё село улыбка, оголяющая гнилые зубы и кровоточащие десны, делала его особенно привлекательным. Изо рта всё время смердело нечистотами, а от одежды веяло скипидаром, но ведь Глаша знала, что чуткие заботливые женские руки способны творить чудеса. Она вдруг живо представила их возможную семейную жизнь. Муж с утра в поле - управляется с пахотными работами. Она встала чуть позже, но ещё долго лежала на их супружеской ложе, сладко зевая и потягиваясь. Однако время близится к обеду. Заботливая жёнушка встала, собрала на кухне обед, приготовленный ещё с вечера, завернула еду в кулёчек и отправилась в поле к мужу, чтобы накормить его. За сеновалом у них было укромное местечко, где её верный Тарас по обыкновению трапезничал. Она подошла к сеновалу, развернула газетку, разложила пищу и принялась ждать. Тарас на своём прекрасном огромном комбайне в назначенный час проследовал на сеновал. Но реакция сдала, силы не рассчитались, тормоза подвели: сеновал был переехан. «Вот так, да? Вот так? И что, и меня тоже на пирожки прикажите?» - мысли роились в голове у Глафиры, словно взбесившиеся тараканы. Она с явным презрением взглянула на сидящего рядом Тараса и сплюнула на пол. «Не-е-е-е…» -  протяжно произнесла она вслух. «А что, танцы нынче не в моде?» - продолжал как ни в чём не бывало Тарас. – «Я бы не прочь подрыгать телесами». Он бодро поднялся со своего нагретого места, шагнул, но… Шняга бабы Дзыны сделала своё праведное дело. Тарас рухнул наземь, как подкошенный, успев, однако, в полёте надрывно  прохрипеть: «Всем бургунскага!!!». «Ща блевать начнёт», – изрыгнула новую умную мысль с интересом наблюдавшая всю происходившую картину наша сухонькая старушонка и принялась жадно облизывать осколки от бутылки «Столичной», хаотично разбросанные по всей поверхности барной стойки. Но Агриппина, как всегда стоявшая на страже, огрела её тряпкой по рукам. «Вошь ты дранная. Хоть бы что заказала когда. Ни в жизнь! Сидишь только каждый вечер и паразитируешь. Сидишь и паразитируешь. Ну и кто ты после этого?» - монолог Агриппины был беспристрастен, но суров. «Паразитка… Ит… Симс… Ту… Би…» - лаконично смудрила Изрыгиль и с опаской покосилась на зловеще зависшую над ней тряпку. Агриппина с трудом сдерживалась. И, возможно, случилось бы непоправимое, если б эту кабацкую идиллию не нарушил пронзительный скрип входной двери. В проходе показалась чья-то тень. В полутёмную залу вошёл известный в округе побродяжка Харитон Калюжный. Он как всегда кочевал из деревни в деревню и вот и к ним заскочил, видимо, на огонёк. Стоит ли говорить, что пятнадцатилетний уголовный стаж выковал из него мужчину высокого полёта. Он прошёл вглубь и направился к стойке бара. Одет он был  в стильную телогрейку, кирзачи на босу ноги, на носу пенсне. Его бандитская морда являла собой достойное украшение плаката «Их разыскивает милиция». Многочисленные шрамы, испещрившие её, были черны и безобразны. Он подошёл и немедленно заказал себе в счёт заведения уже привычного ёрша и залпом осушил посуду. Глафира понимала, что другого шанса заговорить с ним неё может и не быть, но, не владея собой, лишь ссутулилась и гнусаво бормотала: «Ту… Те… Твар… Отвар… Твари… Уб… Об… Воб… Ублюдище…». Нет, не успела. Он всё-таки ушел. Глафира вновь осталась одна. Тут неожиданно Изрыгиль осмелела и произнесла: «Вы не поняли: есть гнида, а есть мразь…». Все, кто был в забегаловке, засмеялись. А потом замолчали. А потом снова засмеялись. И до того всем стало хорошо, что все хряпнули ещё по стопочке старой доброй шняги бабы Дзыны. А Глаше стало грустно. Она понимала, что они подонки. Но не знала, как им это сказать. Нет, пару раз она пробовала, конечно, но… До чего же грустно это всё…