Глава пятая

Сколько же ещё неприкрытых гнусностей может таить в себе этот чудный мир! Воскресная ярмарка была в самом разгаре. С ночи лил дождь, что есть мочи. Омерзительная погода становилась ещё омерзительнее. А одну тучу аж выворачивало. Всё это, впрочем, не могло помешать жителям села Алупка высыпать на улицу и направиться к ярмарке. И у всех было только одно желание: славно поторговать и недурно поторговаться. Глаша тоже была здесь. Она стояла посреди торгового пятачка, и вид у неё был самый забитый и измученный. Люди бросали ей в ноги мелочь, но она стойко переносила эти унижения. Ей необходимо было выговориться, выступить, наконец, с изобличающей всех и вся речью, и она терпеливо ждала, когда вся Алупка будет в сборе. Пакостнее всего ей было смотреть, как две гарны дивчины, Цапко да Скрипко, пиная коленками, катили к своему прилавку кавуны-гарбузы, проворно уворачиваясь от местного рекета и милиции. Аким Фомич – интеллигентнейший человек, решивший загнать аквариум -  здесь также присутствовал. И всё какая-то подлость была у всех в глазах, и всё противнее воняло от ушей. Не худо было бы пробежаться по мясному ряду… Нет, при виде живого мяса вязать лыко ещё труднее. Остаётся ждать. Вокруг Глафиры вовсю суетился прожорливый бюргер с фотоаппаратом, неуверенно вопрошая: «Инглиш?.. Дойч?.. Франсе?...». Глаша отмахнулась от него, как от надоедливой мухи, но на всякий случай задорно позвенела пятиэровыми монетками. А то вдруг сестрица Канада на нас обидится и не будет больше поставлять нам газ.  Внезапно Глафира поняла, что время действовать настало. Она сделала шаг вперёд и приняла угрожающую позу. «Я хочу молвить» - ораторски прорычала она, погладив подбородок. Но никто даже не обернулся. «Я буду говорить» - она выщипнула двумя пальцами с подбородка ворсинку. Да плевать все хотели. Видя это неприкрытое хамство, Глаша под шумок приноровилась к чьей-то раскрытой сумочке и потянула за кошелёк, как вдруг… «Ащаааа!» - кто-то чихнул, и все обернулись. За углом скрытая тенью стояла Марфа Аркадьевна - председатель колхоза – и увлечённо ела батон. Никто в деревне не назовёт гражданку председателя  доброй христианкой. Она бушевала. Бушевала на завтрак, бушевала на обед, бушевала на ужин, а уж о том, чуть-чуть перекусить на дорожку и говорить не приходится. Ей трудно было в чём-то угодить, потому что хитрость и коварство сами были её фирменными приёмами. Она любила отнимать у детей конфеты, у стариков костыли, у пенсионеров пенсию, у рабочих работу, у крестьян колхоз. С последним деянием связана особая история. Этот колхоз, как это не выглядит парадоксально, Марфа Аркадьевна выиграла в карты у предыдущего председателя. Шельмовала как всегда безбожно и уже на пятом ходу поставила мат. Председатель неистово вскрикнул: «Батут», мол, отыграюсь.  Да и поставил на кон весь свой колхоз, всё алупкинское хозяйство. Почуяв такой куш, Марфа не стала больно церемониться, и снайпер просто снял председателя, а заодно и пару курочек, которых и зажарили по случаю коронации. Всей деревней вылили на Аркадьевну ушат с дерьмом, да этот ушат так на голове и оставили. На шибко буйной головушке. Уж она бушевала, орала на всех диким голосом, грозилась выгнать из колхоза сию же минуту, да кто ж перейдёт эту полосу отчуждения. На том и порешили. Потом порешили ещё нескольких недовольных «для затравочки», чтоб другим не повадно было. Да только поговаривают, что чуть ли не каждый вечер Марфа Аркадьевна перед зеркалом примеряет тот самый памятный ушат, покрытый засохшей корочкой, щедро пожалованный ей благодарным людом во имя добра и справедливости, ознаменовавшихся в её ежевечерних пьяных демагогиях и пустых разглагольствованиях за кружкой армянского коньяку без закуски. Марфа считала недопустимым показывать народу свои слабости и потребляла спиртное в чистом виде, без закуски. И только ночью или где-нибудь в укромном месте она выуживала из бюстгальтера припрятанную печенюшку и давясь, уминала за милую душу. Вот и теперь она ела батон, покрякивая от удовольствия, и на лице у неё было написано счастье. Надо сказать, что Марфу Аркадьевну уже несколько лет к ряду никто не видел. Получив в награду колхоз, она никак не ожидала, что это будет калхоз. Всё, что местное мужичьё могло производить, и делало это весьма успешно, уходило в землю, прикрытое скомканной газетой. На всём лежала тяжелая пелена апатии. Хозяйство находилось в полном запустении.  И вот теперь, когда дело о пропавших ягнятах явно близилось к неминуемой развязке, бравая Марфа Аркадьевна решила выйти из тени. Щурясь на солнце, она расположилась поперёк прохода, поправила набедренную повязку и начала: «Слышала я, Глаша, что ты ягнят пропавших ищешь. Ну и дура же ты! Какие здесь могут быть ягнята, когда у нас даже собаки землю жрут. Ягнята!… Я как председательствовать начала, сразу раздала всем по палке-копалке и по скребку. Говорю, идите в поле, посадите-ка нам тыкв побольше да скребок не потеряйте. Потеряли… Всё потеряли. Ну откуда, скажи, в таком гнилье ещё будут ягнята водиться?» И она выжидающе замолчала. Глаша гнула свою линию: «Но я же шум слышала и блеяние! Как это ты нам объяснишь?» Такого поворота событий Марфа Аркадьевна явно не ожидала. Она потупила взор и принялась носком ботинка рисовать на земле журавля. Глафира неистовствовала: «Говори же! Ну!». «Я… прятала… корм…» - еле слышно пролепетала председатель. «Чтооо?!?!» - Глафира, а вслед за ней и все собравшиеся люди, принялась ржать как ненормальная. – «Прятала корм!… Нет, вы слышите?!?!….». «Я прятала корм, потому и  шумела» - сказала она, осмелев и взяв себя в руки. – «И блеяла поэтому, так как шифровалась. Боялась, что место найдут». Да. После обретения колхоза Марфа Аркадьевна тронулась умом. Все это тот час же поняли. Полоумная жила на дереве в дупле вместе с семейством филина. Кормежка там была неплохая, так что она не жаловалась. Папа-филин всегда знал, каких червей отрыгивать. В селе ещё месяц смеялись над этим происшествием, но дерево срубили. Нечего тут!… А Марфу Аркадьевну повесили на соседнем на потеху ребятне. Вот и всё. Дело было зашито в папку. А Глаша отправилась домой досматривать сон про ворону.