В миниатюре

Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве.
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове. (с) Льюис Ккэрролл.

Этот стишок как нельзя лучше описывал ту внутреннюю тяжесть души, которая сковала дородное тело Глафиры Пустохайловой. Чтобы хоть как-то прикрыть внутреннюю уязвимость, она совершила намаз мазью бомбенге, а где-то в области ноздрищ натёрлась "звёздочкой". Из разбитого стекла пахнуло озоном. Громыхала гроза, остриём молнии отколупывая остатки крышечной кровли и так и норовя ковырнуть ну хоть немного живительной "звёздочки". Хорошо, что Глаша успела прикупить вантус. С ним как-то легче. С ним веселее. Поймав себя на мысли о вантусе, Глафира громко заржала. "Эй, залётные!" - в окне раздался знакомый до коликов в печени голосок старика Никодима. В то мгновение он живо перевалил все свои конечности и копчик через подоконник и изо всех сил принялся следить на глашином полу. Метко сверкнув очами, Глаша углядела в его руках грамофонную пластинкую "Ах это!..." - дедушка, похоже, сразу угадал этот ненасытный взгляд. "Это диск-гигант Аллы Борисовны!" - гордо сообщил он. "Ко-го-о-о?!?!?" - взревела Глаша и и подавилась слюной. Пока она прокашливалась, торопливо ища в кармане драного халата пули от револьвера, Никодим продолжал: "Да ты что, Глашенька! Это ж Пугачёва! Ну та, которая Хрюшу озвучивала". "Ты лжёшь, мерзкий старик" - Глафира прицелилась. - "Я говорила с Ним. Он настоящий". Неизвестно, как бы ответил на это заявление дед, так как в тут же секунду новой деталью его туалета стало смотровое оконце для тараканов в голове. Вечером того же дня, когда Глафира была уже пьяная, она увидела в запылённом зеркале приветливое лицо гаранта конституции. "Ведь Он же настоящий?" - спросила его Глаша, стараясь держать глаза на мокром месте. Гарант конституции усмехнулся и исчез.